Зимой, сильно до того, как была школа, бабушка повела гулять ребёнка. Когда-то были целы лавки: синяя - высокая и длинная, и красная, перед ней, низенькая, чуть-чуть покороче, возле рябины.
Другие дети уже собрались, рождество и новый год обрамляли это время во вневременье.
Еловая лапа блестела струйкой дождика, детская "пирамида" из разноцветных колец стояла рядом. Был паяц, у которого гнулись руки и ноги, даже тело, а может, Буратино.
Это было празднично, особенно для ребёнка, у которого всё ближе к носу и ручонкам, ярче и крупнее.
Были другие игрушки, ребёнок гулял с зайцем. Тело как мягкий красноватый мешок, белая непушистая голова шариком, шарики белых лапок и уши внутри мягкие и красные. Пипин, любимая игрушка.
То ли другие дети выгнали ребёнка за проступок в игре, то ли игрушка не подошла, но он им был больше ненужен, и бабушка увела ребёнка погулять вокруг, утешив, что поиграют, когда вернутся.
Мягко спускались сумерки, они стояли возле красной лавочки. Снег рядом испестрён следами, поблескивает под ветерком нить дождика. Но не было радуги пирамиды, паяца. Только заяц, снег в темнеющих сумерках, одинокий блеск, и будто даже лапы не было.
...
Одиночество? Это чувство сохранилось с воспоминанием. И приходит.