Он пустовал больше года на этот раз, мой дом. Многое пережитое прошло вместе с ночами и днями, с ветром, и листвой. Я возвратился почти случайно, разыскивая то, что здесь держал.
До сих пор... Тёплые чувства. Разве не здесь оканчивались тропы, когда умирали дорогие мне существа?

Я оставлю тут вот что. Дыра дырой то место, где он обречён править. И тоскливые вопли в бурю. Насколько же более дырой это место могло обернуться, пережив катастрофу?

rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_02/01text/...

Деревенский дом понемногу хорошеет. Дереву даже идут немногие яркие вещи. Но ещё больше - естественные цвета. Однако аппарата - малого и крупной установки, заменить нечему.
Ну и дороги историй раскатываются...

- гусиный клич в доме - не то, что ждёшь в зиму.
что же так протяжно..?

- мрачное ожидание. как с ним справляться?

где-то было скзазано: "в любой сомнительной ситуации идите писать курсовую".
Но мне ради очень-важных-дел две ночи пришлось видеть сон краем глаза. вздремнуть?
Арра.

PS - 59. мечта - 74. ещё месяц.

Оправдательное - трудное время, курсовые, рефераты, диплом к перелому года, а не к лету - кошмар.

Свою первую звонкую монету, как водится, получил я из рук но данны, она шуршит, и не похоже, что её можно лгко, приятно и быстро растратить.

на снтябрь: чк 6д Л С Пр.д.
...вчера рядом с домом видел черного котенка с коротким хвостиком. Ну, видимо... возможно. А я не был бы против ограничить манёвренность таким образом. Ну и "возвращение" было бы непременным.

Ложка дёгтя: альма-матер вчера был наглухо заперт... да ну, у него выходной в первый день недели - или его так сморил будущий первый курс?

Ложка мёда - он через весь город прокатил сюда арбуз.

Дёгтя - чуть голова ночью не взорвалась, и я был тенговски отравлен чем-то.

Мёду: меч

Дёгтя: баа-сан

Мёду: ветер.

Ну, сегодня я могу собой гордиться.

Дело было в том, что вчера накануне я разбирал папку с бумагами, и там неожиданно много относилось к г. Кире.
Странное дело, но у него оказалось достаточно сил, чтобы даже на меня это подействовало сродни его присутсивию.
Так, я вышел из плена дрёмы, небольшой заботы, зятяжного развлечения и других сознательных бедствий.

Во-первых, я сделал письменное дело, которое был должен, но на которое не-по шинобски забил (которое забыл).
Во-вторых, еда. Потому что до того почти полторы недели я питался вообще неизвестно чем, поскольку я ничего про съедобное в радиусе квартиры не помню.
И я вовремя лёг спать, хотя бессоница и воображение загнали меня в муки весьма кошмарные.

***
А вообще недели две назад. Или три назад? Проводил своего названного брата на его далёкую родину. А до того недели две (или три) у нас были марш-броски по этому городу и по цветущим окрестностям.
Мы похожи, я не имею ввиду внешне.

А теперь самое загадочное. Аккурат вчера он тоже решил почистить тоже папку с документами и тоже нашёл там бумаги касательно г. Киры.
И так вот он тоже лёг вовремя спать, сходил утром в лавку за едой и навёл капитальный порядок в бардаке.


Из этого следует, что за нами нужен глаз да глаз и ещё глаз, особенно такой достойный, как у этого шинигами.

...Хотя, когда я думаю, на какое ещё дело меня должен сподвигнуть его молчаливый укоряющий пример, мне делается неуютно и не по себе.
Вот такие дела.


***
Но ди уже две... или три? Недели на капоэйре в каком-то приморском лагере. Чертовски доволен и тренькает, нашёл врага.

***
нашёл кучу таких штук-иконок. Бывает иногда. Напомнило ту фигульку-часы, которые скрафтил для но ди. Часы - однако.

читать дальшеВ том же месяце, в котором проходило путешествие Керзона, из секретной разведки в Синьцзяне вернулся молодой офицер индийской армии, чьи успехи вскоре станут волновать целое поколение англичан...
33
Там, где сходятся три империи

Обладатель того, что Керзон позднее назвал «духом, вышколенным пограничьем», лейтенант 1-го гвардейского полка королевских драгун Френсис Янгхасбенд, казалось, обладал всеми достоинствами, которые требовались от романтических героев тех времен. Действительно, он мог бы служить моделью для таких героев, как Джон Бухеа, Ричард Ханней и Санди Арбатнот. Человек, который без посторонней помощи, находясь в пустынных местах, самостоятельно выступил против угрозы Британской империи. Родился он в семье военного, в Мюррее, на холмах вблизи северо-западной границы. В 1882 году в возрасте 19 лет он поступил на службу и был направлен в полк, тогда стоявший в Индии. Уже в начале карьеры командиры разглядели в нем способности к разведывательной работе, и к двадцати годам он осуществил множество успешных разведывательных операций как на границе, так и по ту ее сторону. Похоже, склоннность к подобным занятиям была у него в крови: он был племянником давнего участника Большой Игры Роберта Шоу, чьей карьере с детства мечтал подражать. В конечном счете ему было суждено превзойти своего героя. К 28 годам он станет ветераном Игры, пользующимся доверием высокопоставленных лиц, с которыми вряд ли случалось вступать в контакт его подчиненным. Его секретная работа открыла ему доступ к последним разведданным, касающимся реакции Индии на продвижение русских на дальнем севере; предметом его гордости было знание наизусть труда генерала Макгрегора «Оборона Индии», являвшегося библией сторонников «наступательной школы».
522
Большое азиатское путешествие, из которого Янгхасбенд с трудом вернулся в то самое время, когда Керзон неспешно путешествовал по железной дороге, представляло собой 1200-мильный маршрут, пересекающий Китай с востока на запад, маршрут, который никогда прежде европейцы не совершали. Получилось это почти случайно. Весной 1877 года, возвращаясь после путешествия через Маньчжурию (а в действительности после сбора развединформации), на обратном пути он оказался в Пекине одновременно с полковником Марком Беллом, вице-консулом и своим непосредственным начальником. Белл собирался самостоятельно отправиться в длительную поездку через Китай. Целью поездки было установить, смогут ли маньчжурские правители противостоять российскому вторжению. Янгхасбенд сразу спросил полковника, нельзя ли сопровождать его в путешествии. Белл отказался, заявив, что это станет пустой тратой времени. Гораздо лучше вернуться в Индию через территорию Китая, но другим маршрутом. Это не будет дублированием, а даст возможность получить более полную картину военных возможностей страны. А после возвращения Янгхасбенд сможет представить отдельный доклад с собственными результатами и выводами.
Предложение было заманчивым, и повторять его Янгхасбенду дважды не пришлось. Белл телеграфировал в Индию, запросил согласие на поездку Янгхасбенда. Получив «добро» от самого вице-короля, молодой офицер 4 апреля 1887 года отбыл из Пекина, начав первую часть своего долгого маршрута на запад, через пустыни и горы Китая. На это понадобилось семь месяцев, с драматическим зимним штурмом в конце путешествия неизведанного тогда перевала Музтаг и покорением Каракорума — огромное достижение для человека, плохо подготовленного для восхождений и не располагавшего альпинистским опытом. Привезенная им ценнейшая информация привела в восхищение его руководство. Формально цель поездки считалась географической. По возвращении в Индию главнокомандующий генерал Робертс предоставил Френсису трехмесяч-
523
ный отпуск для поездки в Лондон. Там в августе он прочитал лекции по научным результатам своей поездки в Королевском Географическом обществе и в 24 года стал самым молодым его членом за всю историю, а вскоре был отмечен вожделенной почетной золотой медалью. В отличие от сверстников — младших офицеров, с которыми высокопоставленные чиновники общались с плохо скрываемым презрением, Френсис Янгхасбенд уже был принят теми, кто имел статус элитного участника Большой Игры.
Несколько следующих лет он был по горло завален работой. Царские генералы начали проявлять тревожный интерес к безлюдному высокогорью, где соприкасались Гиндукуш, Памир, Каракорум и Гималаи и три гигантсткие империи — Англия, Россия и Китай. Российские военные топографы и землепроходцы вроде полковника Николая Пржевальского, исследовали все новые, большей частью еще неизвестные места в верховьях Оксуса и даже Северный Тибет. В 1888 году некий российский исследователь проник далеко на юг и достиг отдаленного, окруженного горами княжества Хунза, которое, по мнению британцев, находилось в сфере их влияния и России не принадлежало. На следующий год другой российский исследователь, грозный капитан Громбчевский, дерзнул побывать в Хунзе в сопровождении эскорта из шести казаков. Как сообщали, он был сердечно принят местным правителем и пообещал возвратиться на следующий год с кое-какими интересными предложениями из Санкт-Петербурга. Британским офицерам — пограничникам и их хозяевам в Калькутте показалось, что после долгого периода сдержанности начался новый этап российской экспансии.
Как впоследствии стало известно, три путешественника, которых все считали русскими, пересекли очень опасный перевал Бархил и после изнурительной поездки прибыли в Читрал. Правители, уже находившиеся на британском содержании, схватили этих людей и под охраной доставили в Симлу, где их допросил лично вице-король лорд Дафферин. Ко всеобщему облегчению, они оказались не русскими, а французами во главе с известным исследователем Габриэ-
524
лем Бонвилем. Их рассказ о перенесенных несчастьях, включая потерю лошадей и поклажи, был выслушан британцами с известным удовлетворением. Французы совершали переход весной, когда перевалы наиболее опасны, поэтому они едва уцелели, но точно такие же трудности и столь же «теплый прием» подстерегали и российские войска. И все же англичан все больше начинала беспокоить перспектива российского политического проникновения в регион — особенно в лице офицеров вроде Громбчевского, которые хотели и могли установить дружественные отношения с правителями маленьких северных государств, лежавших на пути продвижения их армий. Киплинг использовал эту тему в классической шпионской истории — своем романе «Ким», в которой царские агенты под видом охотников стремятся проникнуть в высокогорье и подкупить «пять королевств севера». Джон Бухем использовал ее в романе «Нерешительный», малоизвестном теперь произведении о Большой Игре, написанном годом ранее, в 1901 году. В нем герой в полном одиночестве умирает под прикрытием большого валуна в районе Хунзы, защищая огнем своей винтовки секретный проход, который обнаружили и через который пытались прорваться русские.
В реальной жизни в ответ на российские действия на плохо охраняемом далеком севере вице-король предпринял множество спешных шагов, чтобы противостоять любой угрозе проникновения или другого вмешательства — по крайней мере, пока между Россией, Афганистаном и Китаем не будут согласованы памирские границы. В Гилгит, лежавший в северной части владений кашмирского махараджи, он направил опытного политического советника. Им был полковник Элджернон Даренд, чей брат, сэр Мортимер Даренд, был министром иностранных дел в правительстве Индии. Из Гилгита — безопасного и удобного наблюдательного пункта — ему предстояло следить за любыми российскими передвижениями на севере и одновременно стараться завязать хорошие отношениями с местными правителями. В это же время вице-король объявил о создании новой двадцатитысячной армии,
525
которая формировалась из подданных индийских принцев, владеющих частными войсками. Она стала известна как Корпус имперской службы и предназначалась прежде всего для защиты индийских границ. Чуть позже главнокомандующий генерал Робертс лично посетил Кашмир и дал махарадже рекомендации по усилению и модернизации его вооруженных сил. Существовала надежда, что армия махараджи сможет удерживать русских до тех пор, пока не подойдет помощь в лице Корпуса имперской службы или подразделений индийской армии.
В числе самых срочных была проблема капитана Громбчевского. Было известно, что он скрывается где-то на Памире и планирует вскоре вернуться в Хунзу, чтобы возобновить прошлогоднее знакомство с его правителем. И это не было единственной неприятностью, связанной с Хунзой. В течение ряда лет, используя известный только им проход, бандиты из Хунзы грабили караваны, пробиравшиеся по пустынным тропам через горы между Лехом и Яркендом. Мало того, что это мешало продвижению британских товаров, гораздо больше тревожило руководителей защиты Индии само существование некоего тайного прохода. И если из Хунзы этим путем могут пробираться вооруженные бандиты, то смогут и русские. В Калькутте решили, что неизвестный проход должен быть непременно обнаружен. Но кто же мог сделать это лучше, чем лейтенант, впрочем, с недавних пор уже капитан, Френсис Янгхасбенд? «Игра началась»,— удовлетворенно отметил в Гилгите полковник Даренд.
* * *
Летом 1889 года Янгхасбенд получил из штаба отдела разведки в Симле телеграмму с приказом, подписанную лично министром иностранных дел сэром Мортимером Дарендом. Френсис только что отверг предложение посетить Лхасу, в которой, как стало известно, российские военные исследователи, выдающие себя за яркендских торговцев, изучали местные достопримечательности и проводили
526
рекогносцировку. Одной из причин отказа стало известие, что на дороге к Яркенду зверски зарубили путешественника-одиночку, предприимчивого шотландского торговца Эндрю Далглиша. Маршрут поездки проходил мимо места, где погиб Далглиш. Янгхасбенда сопровождал эскорт из шести гуркхских стрелков и взвод кашмирских солдат из Леха. Кроме поисков неизвестного прохода, которым пользовались бандиты из Хунзы, капитан должен был посетить столицу и предупредить ее правителя, что британское правительство больше не может допустить утеснения невинных торговцев, по большей части подданных индийской империи, перевозящих британские товары, а кроме того, предостеречь правителя от контактов с русскими.
8 августа 1889 года Янгхасбенд со своим отрядом покинул Лех и взял курс на север через перевал Каракорум к отдаленному селению Шахидула. Здесь, на высоте 4500 метров, жили торговцы, которые водили караваны по маршруту Лех — Яркенд и пострадали от бандитов. От них Янгхасбенд надеялся узнать о местонахождении неизвестного прохода — таинственного Шимшала, ведущего на запад в Хунзу. Перед поездкой в Хунзу для встречи с правителем капитан планировал блокировать проход, выставив заслон своих кашмирских солдат. Через пятнадцать дней после отъезда из Леха Янгхасбенд со своей командой добрался до селения — сурового места с обветшалым фортом и несколькими кочевыми шатрами, в которых жили торговцы-караванщики. От их главы Янгхасбенд узнал, что обращения к китайским властям о защите от Хунзы остались без ответа. Ясно, что Пекин не горел желанием поощрять торговлю между Индией и Синьцзяном, в особенности торговлю чаем, так как это противоречило интересам его собственных торговцев. Номинально селение располагалось на китайской территории, но староста предложил принять его под юрисдикцию британского правительства, если это обеспечит им защиту. Объяснив, что он не уполномочен принять такое предложение, Янгхасбенд тем не менее обещал передать его вице-королю. А для защиты, сказал он, решено разместить у тайного прохода взвод хорошо
527
вооруженных кашмирских солдат, что поможет обуздать бандитов. И наконец, у него есть приказ отправиться в Хунзу и передать правителю княжества предупреждение о серьезных последствиях продолжения набегов.
Жители селения рассказали, что проход Шимшал контролирует крепость, в настоящее время захваченная бандитами. Находящийся в Гилгите полковник Даренд в соответствии с инструкцией из Калькутты уведомил махараджу Кашмира, официального союзника и друга Британии, что в соответствии с соглашением Янгхасбенд уже в пути к Хунзе. Но капитан, предупрежденный, что бандиты захватили крепость, пока не трогался с места. Впрочем, похоже, другого пути в Хунзу не было, и Янгхасбенд решил отправиться к крепости и посмотреть, какой прием там приготовлен для него и гуркхских стрелков. Деревенский староста помог отыскать узкий, крутой проход, в самом деле едва различимый среди хаоса скал. «Более подходящего места для логова разбойников не придумаешь»,— записал Янгхасбенд, присовокупив свои наблюдения о том, что кроме сельских жителей, они уже сорок один день ни одной живой души не встречали. Внезапно высоко вверху они увидели логово бандитов. Крепость эффектно взгромоздилась на вершину почти отвесного утеса; староста сказал, что она известна как Ворота в Хунзу. Оставив часть гуркских стрелков, чтобы те могли при надобности прикрыть огнем их отход, капитан и еще двое, вместе с переводчиком, пересекли все еще замерзшую реку на дне ущелья и начали подниматься по извивавшейся серпантином тропе, кончавшейся крутым утесом. Это был смелый поступок, но Янгхасбенд знал цену, по которой в Центральной Азии платят за смелость.
Поднявшись на вершину, они с удивлением обнаружили, что ворота крепости открыты настежь. На мгновение показалось, что там никого нет. Но это была просто старая уловка Хунзы. Как только Янгхасбенд и два гуркхских стрелка осторожно приблизились к воротам, их внезапно захлопнули изнутри. «В доли секунды,— записал Янгхасбенд,— всю стену заполнили люди чрезвычайно дикого вида, которые
528
громко кричали и целились из мушкетов с расстояния всего пятидесяти футов». На миг он испугался, что бандиты откроют огонь. Однако, хотя крик продолжался, люди на стене не стреляли. Янгхасбенд закричал, пытаясь перекрыть шум: «Би Адам! Би Адам!» — «Один человек! Один человек!» — и поднял вверх палец, показывая, что кто-то должен выйти для переговоров.
После паузы ворота открылись, вышли двое и направились туда, где ожидали Янгхасбенд и его люди. Капитан объяснил, что направляется в Хунзу для встречи с их правителем. Представители бандитов вернулись в крепость, чтобы передать это своим вожакам, и вскоре Янгхасбенда со спутниками пригласили внутрь. Шаг за ворота мог оказаться для британского офицера последним в жизни: какой-то человек внезапно шагнул вперед и схватил его за портупею. Действие представлялось враждебным, и гуркхские стрелки, хотя и были в меньшинстве, вскинули винтовки, готовые дорого продать жизнь капитана и свою. Их командир, как позднее узнал Янгхасбенд, предупредил, что если они позволят причинить капитану любой вред, то могут не возвращаться, как запятнавшие честь полка. К счастью, однако, это оказалось несколько причудливой шуткой, хотя и чрезвычайно рискованной. Человек, который схватился за портупею, зашелся от смеха, и вскоре все, включая Янгхасбенда, к нему присоединились. Оказывается, горцы просто хотели проверить храбрость англичанина и посмотреть, как он будет реагировать. Кроме того, скоро выяснилось, что они ожидали его прибытия, но не получили точных распоряжений насчет того, как его принять. Лед настороженности был сломан, и вскоре обе стороны расселись вокруг огромного костра, разожженного во внутреннем дворике крепости. «А когда коротышка-гуркх достал немного табака,— вспоминал впоследствии Янгхасбенд,— и с обычной для гуркхов улыбкой предложил его хозяевам, те были просто покорены ».
Янгхасбенд начал подозревать, что бандиты фактически действовали не по собственной воле, а по приказу правителя. «На их долю выпадал весь риск и опасность,— записал он,—
529
в то время как правителю доставалась вся прибыль. Они совершали набеги по приказу и головою поплатились бы за отказ». Поэтому он объяснил, что правительство недовольно, что купцов, среди которых были и его подданные, везущие товары из Индии, грабили, убивали или продавали в рабство. И его послали обсудить с их правителем возможность прекращения набегов. Люди внимательно его слушали, но потом нервно заметили, что вопрос прекращения набегов они обсуждать не могут, что, казалось, подтверждало подозрения Янгхасбенда.
На следующий день, сопровождаемый семью новыми друзьями из Хунзы Янгхасбенд с гуркхскими стрелками двинулись по высокогорному проходу, чьи тайны так стремилась исследовать и описать Калькутта. Они не прошли и восьми миль, как встретили посланного правителем эмиссара Сафдара Али. Тот доставил приветственное послание, сообщавшее Янгхасбенду, что он волен путешествовать по всему княжеству. Когда же он увидит все, что хочет, правитель надеется, что Янгхасбенд посетит столицу как его официальный гость. Янгхасбенд вручил эмиссару для передачи правителю подарки, включая прекрасную кашмирскую шаль, вместе с посланием, в котором выражалась искренняя благодарность за щедрое предложение гостеприимства. Последнее, добавлял Янгхасбенд, он с удовольствием примет, как только чуть больше познакомится со знаменитым княжеством. А сейчас он не только хочет исследовать проход Шимшал, но попытается обнаружить, есть ли поблизости еще какие-то проходы, через которые могли бы проникнуть в Хунзу российские войска или агенты.
Вскоре прибыл второй посыльный, на сей раз доставивший почту прямо из Индии. Это было срочное послание от руководителей Янгхасбенда в Симле, предупреждающее его, что российский агент Громбчевский снова в регионе и направляется на юг к Ладаку. Янгхасбенду рекомендовали внимательно следить за всеми передвижениями русского. Через несколько дней явился третий посыльный, на этот раз принесший послание лично от капитана Громбчевского.
530
Русский, узнав о его пребывании в этих местах, сердечно пригласил своего английского конкурента отобедать в его лагере. Янгхасбенд не нуждался в долгих уговорах и на следующее утро отправился туда, где русский разбил свои палатки.
«Как только я приехал,— записал он позже,— высокий, прекрасно выглядящий бородатый человек в российской военной форме вышел меня встретить». Громбчевский, у которого был эскорт из семи казаков, тепло приветствовал своего гостя, и той же ночью, после того, как британский офицер разбил поблизости свой собственный лагерь, они вместе отобедали. «Обед был очень плотным,— сообщил Янгхасбенд,— и русские от души накачали меня водкой». Поскольку последняя текла рекой и еды все время подбавляли, Громбчевский все более искренне говорил о соперничестве между двумя их нациями в Азии. Он сказал Янгхасбенду, что российская армия, как офицеры, так и рядовые, ни о чем больше не думали, только о предстоящем походе на Индию. Для подтверждения он подозвал казаков и спросил их, хотели бы они наступать на Индию. Казаки с воодушевлением поклялись, что ни о чем большем и не мечтают. Это намного превосходило то, о чем сообщали Барнаби, Керзон и другие после возвращения из азиатских областей России.
Янгхасбенд обратил внимание, что на карте Громбчевского изображение беспокойного памирского «окна» было окаймлено красным — очевидное подтверждение факта, что русские знали о существовании безлюдных земель, где соприкасались Россия, Китай, Афганистан и Британская Индия. Британцы, настаивал Громбчевский, вызвали российскую враждебность по отношению к себе в Азии, потому что упорно вмешивались в события на Черном море и балканском регионе, пытаясь мешать тому, что Санкт-Петербург считал там своими законными интересами. Когда Россия нападет на Индию — а Громбчевский думает, что это только вопрос времени,— в поход отправится не ограниченный контингент, как, похоже, полагают британские стратеги, а что-нибудь тысяч 400 войск. Янгхасбенд знал, что британские эксперты, включая Макгрегора, полагали, что в подоб-
531
ной местности можно развернуть максимум 100 тысяч. И поинтересовался у Громбчевского, как же снабжать столь многочисленную армию, если, оставив позади железную дорогу, они одолеют горные преграды, защищающие Северную Индию? Тот ответил, что неприхотливый российский солдат идет, куда приказано, и не слишком беспокоится о транспорте и снабжении. Он смотрит на командира как на отца родного, и если в конце изнурительного дневного марша или сражения не находит ни воды, ни продовольствия, то обходится без них. Тянет бодро, пока не упадет...
Затем они заспорили об Афганистане, форпосте защиты Индии, стране, которая непременно будет затронута, если вспыхнет война за Индию. Англичанам, заявил Громбчевский, давно нужно было в интересах обеспечения собственной безопасности аннексировать его вместе с прочими мелкими княжествами региона. Методика использования субсидий и соглашений, утверждал он, не дает никаких гарантий против предательства. Эмир Абдур Рахман, по его словам, никогда не был англичанам настоящим другом. В случае войны обещание доли индийских сокровищ перевесит все, и он кинется в объятия русских, среди которых долго жил до восшествия на трон. Кроме того, если помощь окажется рядом, туземные общины Индии поднимутся против британских угнетателей. Но этот фактор, указал Янгхасбенд, обоюдоострый, а что если британцы натравят афганцев и прочих против среднеазиатских территорий России с призом в виде легендарных сокровищ Бухары и Самарканда? Обширные владения царя к востоку от Каспия очень уязвимы, а самые слабые точки Индии хорошо укреплены. И такая полемика под водку и блины продолжалась далеко за полночь. Проходила она, возможно, эмоциональнее, чем в академических кругах, но зато с отменным чувством юмора. Это был незабываемый вечер: впервые поглощенные Большой Игрой соперники сидели на границе лицом к лицу и вели открытый спор. И было это не в последний раз.
Через два дня, разделив поровну содержимое припасенной Янгхасбендом бутылки бренди, офицеры приготовились
532
отправиться каждый в свою сторону. На прощание гуркхские стрелки приветствовали российского офицера, взяв «на караул. «Русский,— сообщил Янгхасбенд,— был ошеломлен точностью их движений по сравнению с казаками, как один крепкими ребятами, но совсем без регулярной выучки. Русский капитан поздравил гуркхов с отличной выправкой, а малорослый гуркхский хавильдар, или сержант, драматическим шепотом попросил Янгхасбенда обязательно втолковать высоченному Громбчевскому, что большинство гуркхских стрелков гораздо выше их». Русский был немало удивлен, когда Янгхасбенд рассказал ему про столь бесхитростную попытку его обмануть. Приказав своим казакам: «Шашки наголо!» — их эквивалент взятия «на караул», Громбчевский сказал Янгхасбенду сердечное «прощай!», высказав надежду, что однажды они встретятся снова: если будет мир — в Санкт-Петербурге, если война — на границе. «Он добавил,— вспоминал Янгхасбенд,— что в любом случае я могу рассчитывать на теплый прием».
В то время как его британский соперник продолжал исследовать регион перед встречей с правителем Хунзы, Громбчевский со своими казаками двинулся на юг к Ладаку и Кашмиру. Он надеялся получить от британского резидента, который ведал подобными вопросами, разрешение там перезимовать. Янгхасбенд предупредил, что британцы никогда не позволят войти в Ладак российскому офицеру в полной форме и конвою из семи вооруженных казаков. Хотя он не объяснял детально, но так и было, тем паче применительно к офицеру, известному своим участием в политической игре. Однако это не остановило Громбчевского, который сам привык выбирать свой путь. Ожидая в Шахидуле ответа британцев, русский решил с пользой провести время, двинувшись на восток и исследуя отдаленный Ладак — Тибетский пограничный район. Но незнание опасностей зимы на такой высоте подвело его, и разведка могла закончиться катастрофой. Отряд потерял всех своих лошадей и поклажу, а обмороженные и голодные казаки так ослабели, что не могли нести вин-
533
товки. Им посчастливилось вернуться в Шахидулу живыми, но, как говорили, даже через несколько месяцев Громбчевский все еще ходил на костылях.
Сам Громбчевский обвинял в своих неудачах англичан, не дававших ему разрешения войти в Ладак. Но в инциденте присутствует элемент тайны. Похоже, в этой без пяти минут трагедии отчасти виноват Янгхасбенд. В написанном позднее конфиденциальном примечании он сообщил, что втайне сговорился с новыми «друзьями» в Шахидуле направить русских на опасный путь, подстрекая их на рискованную поездку. Возможно, он не до конца осознал всю опасность, хотя искренне признал, что намеревался «вызывать опасные проблемы и потерю партии». Весьма показательно, что в последующих отчетах о его встречах с Громбчевским он об этом эпизоде не упоминает. А тот показывает, что Большая Игра отнюдь не всегда была столь джентльменским делом, как иногда изображают.

Много лет спустя после российской революции Янгхасбенд с удивлением получил пришедшее как гром среди ясного неба письмо от своего старого соперника. К нему прилагалась книга, которую тот написал о своих приключениях в Центральной Азии. При старом режиме, сообщал он Янгхасбенду, он дослужился до генерал-лейтенанта и получил множество наград и высокие назначения. Но в 1917 году большевики отобрали все имущество и бросили его в тюрьму в Сибири. Благодаря японцам он сумел выйти на свободу и бежать в Польшу, куда еще раньше перебралась его семья. Контраст между судьбами двух этих мужчин вряд ли мог быть более разительным. Янгхасбенд в расцвете славы был возведен в рыцарское звание, стал президентом Королевского Географического общества и осыпан наградами и почестями. Громбчевский сильно нуждался, остался одинок и стал настолько плох, что не мог встать с постели. Вскоре Янгхасбенд узнал, что человек, которого когда-то в глубине души опасались руководители обороны Индии, скончался. Однако в то время, о котором идет речь, Громбчевский все еще считался на границе крупной фигурой.

Называя себя просто Мирза, неизвестный утверждал, что послан в Кашгар из Индии (кем — он умалчивал) и что провел тайное обследование региона. Он просил Шоу одолжить ему часы, объясняя, что его собственные поломались, а ему для окончательного завершения миссии нужно обязательно провести астрономические наблюдения. По той же самой причине ему надо было знать точную дату по европейскому календарю. Шоу не представлял, кто бы это мог быть, и опасался подосланных Якуб Беком провокаторов. Так что он решил не вступать ни в какие отношения. «У меня есть серьезные сомнения в его подлинности»,— отметил он в дневнике, добавляя, что если человек, у которого окажутся его часы, на чем-то попадется, это бросит опасное подозрение на него самого. Поэтому Шоу послал передать таинственному вновь прибывшему на словах, что у него, к сожалению, нет запасных часов. Таким образом, он избежал необходимости указывать незнакомцу хотя бы дату.
Но человек, которого Шоу не знал, существовал в действительности. Его полное имя было Мирза Шуджа, и он в точности исполнял свои обязанности. Индийский мусульманин на британской службе в Индии, в прошлом году он вышел из Кабула и в разгар зимы пересек Памир. Испытание было суровым, но Мирза, по счастью, остался жив и сумел выполнить задание, которое состояло в том, чтобы разведать маршрут из Афганистана в Кашгар. В Кашгаре, помимо того, что ему следовало ко всему присматриваться и прислушиваться, нужно было попытаться установить точное его местоположение по карте. Но этого нельзя было сделать без часов — инструмента, в тогдашнем Кашгаре совершенно недоступного. Поэтому он не мог поверить своей
391
удаче, когда узнал, что в столицу Якуб Бека незадолго до него прибыл англичанин. Резкая отповедь Шоу могла быть воспринята как пощечина тем, кто рисковал столь многим ради своих хозяев-англичан и кому в конечном счете суждено было отдать ради них свою жизнь. На самом деле Мирза Шуджа был не простым человеком, он принадлежал к элитной группе избранных и высокоученых индусов, известных как ученые мужи — пандиты.
* * *
Идея использования туземных исследователей для негласного обследования спорных или находящихся вне зон упорядоченного правления регионов за границами Индии возникла как следствие строгого запрета вице-короля рисковать там английскими офицерами. Из-за этого Служба Индии, которая обеспечивала власти картами всего субконтинента и прилегающих регионов, оказалась в большом затруднении, когда началось картографирование Северного Афганистана, Туркестана и Тибета. Вот тогда работавший на Службу молодой офицер, капитан королевских инженерных войск Томас Монтгомери, наткнулся на блестящее решение. Почему бы, спросил он начальство, нам не послать втайне произвести изыскания в этих запретных районах специально обученных туземных исследователей? Разоблачить их гораздо труднее, чем европейцев, как бы хорошо последние ни маскировались. Если же их все-таки обнаружат, это вызовет у властей меньше политических проблем, чем если на месте преступления за картографированием каких-то особо чувствительных и опасных районов поймают британских офицеров.
В свете намерений британского и индийского правительств в Центральной Азии ни во что не впутываться неудивительно, что смелый план Монтгомери одобрили и за несколько следующих лет за границу под покровом секретности отправили множество исследователей-индийцев, включая Мирзу Шуджа. Все они были горцами, тщательно отобранными за исключительный интеллект и изобретательность. Поскольку разоб-
392
лачение или даже подозрение грозило немедленной смертью, само их существование и деятельность следовало по возможности хранить в тайне. Даже в стенах Службы Индии они были известны просто под номерами или условными кличками, криптонимами. Б серовато-коричневом здании штаба Службы в Дехра Дан, в предгорьях Гималаев, их обучением занимался лично Монтгомери. Некоторые из разработанных им методов и специальное оборудование свидетельствовали о чрезвычайной изобретательности.
Сначала Монтгомери с помощью системы тренировок обучал своих людей поддерживать постоянный темп движения, который оставался неизменным вне зависимости от того, преодолевался ли подъем, крутой спуск или передвижение происходило по равнине. Затем он преподавал им способы точной, но осторожной фиксации числа мерных отрезков, пройденных за день. Это позволяло, не возбуждая подозрений, с замечательной точностью измерять огромные расстояния. Часто они путешествовали под видом буддистских паломников, которым регулярно дозволялось посетить святые участки древнего Великого Шелкового пути. Каждый буддист нес четки из 108 бусинок, чтобы пересчитывать свои молитвы, а также маленькие деревянные и металлические молитвенные колеса, которые по пути вращал. Обе эти принадлежности Монтгомери модернизировал в своих интересах. Из четок он удалил восемь бусинок — не так много, чтобы это заметили, но осталось математически круглое и удобное число 100. После каждых ста шагов пандит как бы автоматически откладывал одну бусинку. Каждый полный кругооборот четок, таким образом, составлял 10 000 шагов.
Общую протяженность дневного марша, равно как и прочие осторожные наблюдения, следовало так или иначе скрытно от любопытных глаз зафиксировать. Вот здесь оказалось неоценимым молитвенное колесо с его медным цилиндром. В него вместо обычного рукописного свитка молитв помещали рулон чистой бумаги. Он служило как бы вахтенным журналом, который можно было легко вытащить, сняв верхушку цилиндра; некоторые из свитков все еще хранятся в
393
Индийском государственном архиве. Оставалась проблема компаса — ученым мужам требовалось регулярно определять направления движения. Монтгомери сумел вмонтировать компас в крышку молитвенного барабана. Термометры, необходимые для вычисления высот, были упрятаны в верхней части паломнических посохов. Ртуть, необходимая для установки искусственного горизонта при снятии показаний секстана, хранилась в раковинах каури, и в нужное время ее наливали в молитвенный шар паломника. Одежду ученых мужей дополняли потайные карманы, а дорожные сундуки, которые несли с собой большинство туземных путешественников, оборудовали двойным дном, в котором прятали секстан. Всю эту работу под наблюдением Монтгомери выполняли в мастерских Службы Индии в Дехра Дан.
Пандитов также старательно обучали искусству маскировки и использованию легенд прикрытия. В диких краях за границей их безопасность зависела только от того, насколько убедительно они могли сыграть роль дервиша, паломника или гималайского торговца. Их маскировка и прикрытие должны были выдержать испытание месяцев путешествия, часто в непосредственном контакте с подлинными паломниками и торговцами. Экспедиции некоторых из них продолжались по нескольку лет. Один пандит, «принеся больший объем положительных знаний по географии Азии, чем кто-либо другой в наши дни», стал первым азиатом, представленным к Золотой медали Королевского Географического общества. По крайней мере двое так и не вернулись, еще одного продали в рабство, хотя в конечном счете он смог бежать. В целом эти тайные поездки смогли обеспечить такое количество географических сведений, которых Монтгомери и его товарищами-картографами из Дехра Дан для заполнения многих оставшихся «белых пятен» на британских картах Центральной Азии хватило лет на двадцать.
Что заставило людей, подобных Мирзе Шуджа, ради своих имперских хозяев преодолевать такие трудности и чрезвычайные опасности, убедительно объяснить никогда не удавалось. Возможно, сказывалось вдохновенное ли-
394
дерство Монтгомери, который так гордился их личными достижениями, словно полагал каждого из них своими детьми. А возможно, сыграло роль понимание своей принадлежности к элите, поскольку каждый знал, что он отобран из множества других именно для выполнения этой грандиозной задачи. Возможно также, что Монтгомери сумел передать им свое собственное патриотическое стремление заполнить «белые пятна» на карте Большой Игры раньше, чем это сделают русские. В предыдущей книге, «Нарушители на Крыше Мира», я описал некоторые из наиболее потрясающих подвигов пандитов-исследователей и повторяться не буду. Печально, что о самих этих людях известно очень немного — никто из них не оставил никаких мемуаров. Разве что в киплинговском шедевре «Ким» выведены типажи и характеры, которые так ясно восходят к таинственному миру капитана Монтгомери, что их можно воспринимать как некий литературный памятник.

Очень заболел. Начинаю любимую игру: уничтожь болезнь любыми доступными способами.
Ха, терроризм этой заразы немного выбивает из себя.

spb.kassir.ru/spb/db/text/289691697.html

28-го хомо саскенс составит компанию в наблюдении.

...Ужасный ветер и голова ноет, а их страстные и страшные приключения так же долги, как караванный путь.

William Moorcroft (1767 - 27 August 1825), English explorer

***

К северу от гималайских перевалов, на продуваемом всеми ветрами Тибетском нагорье высится священная гора Кайлас. Эта окутанная тайнами, религиозными предрассудками и вечными снегами вершина высотою в 22 000 футов, как верят и буддисты, и индусы, лежит в самом центре мироздания. Насколько помнится, приверженцы обеих религий рисковали своими жизнями для того, чтобы достичь этой отдаленной горы, так как существовало поверье, что один обход вокруг нее освобождает от грехов всей жизни. Для верующих мрачный ландшафт вокруг Кайласа был полон религиозных символов, включая, как утверждали некоторые, отпечатки ног самого Будды. Там были священные озера, в которых следовало искупаться, могилы святых, которые следовало посетить, священные пещеры, в которых следовало предаваться размышлениям и молиться, и монастыри, в которых усталый путник мог отдохнуть.



Паломники прибывали туда из таких далеких краев, как Монголия и Непал, Индия и Цейлон, Китай и Япония, а также и из самого Тибета. В течение многих лет немало их погибало на обледеневших перевалах, становилось жертвами обморожения или голода, лавин или бандитов. Однако нечто большее, чем страх смерти, отпугивало людей от опасного путешествия через горы к Кайласу. Даже сегодня они со своими молитвенными колесами и амулетами, некоторые с тяжелыми камнями преодолевают тяжкий путь к священной горе, словно исполняя тягчайший обет.

- Ужасный путь вокруг горы - "кора".

До недавнего времени район Кайласа был одним из самых недоступных мест на свете. Нога европейца туда почти не ступала, разве что два священника-иезуита побывали там в 1715 году и описали гору как «ужасную, бесплодную, крутую и жутко холодную», а затем поспешили в Лхасу. Должно было пройти еще целое столетие, прежде чем ее вновь увидел европеец, на этот раз им оказался британский ветеринарный врач, путешествовавший по самому дальнему северу Индии в поисках лошадей для кавалерии Ост-Индской компании и попутно немного занимавшийся неофициальными исследованиями. Звали его Вильям Муркрофт.
Давней мечтой Муркрофта было в поисках лошадей посетить Бухару, большой торговый город, столицу богатейшего ханства Центральной Азии. Он был искренне убежден, что там на рынках удастся найти лошадей, так нужных для компании,— чего до сих пор никак не удавалось сделать. Это были легендарные туркменские кони, о прыти, выносливости и маневренности которых он столько слышал на базарах Северной Индии.

Бухарская крепость Арк и предмет его вожделений.


Покупка лошадей была только одной из задач Муркрофта. Он также планировал открыть рынки дальнего севера для британских товаров и опередить таким образом русских, которые, по его убеждению, вынашивали аналогичные планы. Итак, 16 марта 1820 года он со своим отрядом пересек границу контролируемой компанией территории, а за ним неспешно следовал большой караван, груженный лучшими британскими экспортными товарами от фарфора до пистолетов, ножей и хлопка. Их тщательно отобрали, чтобы затмить гораздо худшие по качеству русские товары. Помимо множества всадников и слуг спутниками Муркрофта в этом столь дальнем походе через Оксус были молодой англичанин по имени Джордж Требек и англо-индиец Джордж Гутри. Оба мужчины оказались не только способными и надежными спутниками, но и проявили себя стойкими и верными друзьями в трудные дни. Никто из них и подумать не мог, что из-за долгих и частых задержек их путешествие в неизвестность отнимет около шести лет и завершится трагедией.

***

- Rupert Arthur Dent Pug Puppies 1882 |

В ходе второго из трех его длительных путешествий в поисках подобных лошадей, на этот раз в районе Кайласа в Тибете, случилось нечто, породившее у него навязчивую идею, которая преследовала его до конца жизни.
Это произошло в доме тибетского сановника. К удивлению англичанина, там его встретили две странные собаки, чье европейское происхождение он распознал с первого взгляда. Одна из них была терьером, а другая — мопсом, обе принадлежали к породам, о которых никогда не слышали в Центральной Азии. Но откуда они тут взялись? Вскоре Муркрофт решил, что нашел ответ. Явно узнав в нем европейца, обе собаки начали прыгать вокруг, ласкаться и радостно лаять. Потом, оставив его в покое, принялись достаточно сносно исполнять военные команды. Для Муркрофта это означало только одно: оба пса когда-то принадлежали солдатам. Местные жители утверждали, что получили их от русских торговцев, но Муркрофт был убежден в ином. Однако в любом случае это показывало, что русские здесь уже побывали. С той поры до самой своей смерти в 1825 году Муркрофт засыпал своих начальников в Калькутте множеством взволнованных предупреждений о планах русских в Центральной Азии.


- город Лех

Муркрофт совсем недолго пробыл в Лехе, когда обнаружил то, чего больше всего боялся: оказалось, что у него есть
русский соперник. Официально тот считался местным торговцем, ездившим через перевалы и ведшим торговлю между Лехом и караванными городами китайского Туркестана. Как вскоре выяснил Муркрофт, на самом деле он был высокопоставленным царским агентом персидско-еврейского происхождения, выполнявшим важные политические и коммерческие задания Санкт-Петербурга. Звали его Ага Мехди, и карьеру начинал он мелким уличным торговцем. Вскоре он начал торговать кашмирскими шалями, славившимися по всей Азии своим теплом и красотой. Потом, благодаря выдающейся предприимчивости, проделал долгий путь через Центральную Азию и добрался до Санкт-Петербурга. Там его шали привлекли внимание самого царя Александра, пожелавшего встретиться с предприимчивым купцом.
Тот произвел на Александра большое впечатление и был направлен им обратно в Центральную Азию с инструкциями попытаться наладить коммерческие контакты с Ладаком и Кашмиром. Это удалось, и на тамошних базарах начали появляться русские товары. Когда купец вернулся в Санкт-Петербург, восхищенный царь наградил его золотой медалью с цепью, а еще дал ему русское имя Мехди Рафаилов. После этого для него спланировали новую миссию, на этот раз и с политическими, и с чисто коммерческими задачами. Ему было приказано продвинуться гораздо дальше к югу — в независимое государство сикхов Пенджаб. Там ему следовало попытаться установить дружеские контакты со стареющим, но чрезвычайно мудрым и коварным правителем Ранжит Сингхом.

- Ранжит Сингх - один из дворцов Лахора

Муркрофт не замедлил выяснить все это и даже сумел через своих агентов получить копию царского письма. Казалось, оно подтверждало его самые худшие опасения насчет намерений русских. Заодно он выяснил, что предприимчивый соперник вскоре ожидается в Лехе, куда должен прибыть на своем пути в столицу Ранжит Сингха Лахор. «Мне очень хотелось с ним увидеться,— записывал Муркрофт в своем дневнике,— чтобы наилучшим образом убедиться в его истинных намерениях, а также в намерениях честолюбивой державы, под патронажем которой он работает». Муркрофт выяснил также, что Рафаилов, если называть того новым именем, привез с собой не только крупную сумму денег, но еще и рубины и изумруды, некоторые очень крупные и весьма ценные. Последние, как подозревал Муркрофт, почти наверняка предназначались в качестве подарков от царя Ранжит Сингху и его приближенным — слишком ценными они были для местной торговли или обмена.

- фрагмент резьбы в мечети Рашгара

От людей, вернувшихся с севера через перевалы, англичанин слышал также о тревожной активности Рафаилова в этом почти полностью мусульманском закоулке Китайской империи. Ему сообщили, что в Кашгаре тот тайно обещал местным вождям поддержку царя, если те попытаются сбросить маньчжурское иго. Рафаилову велено было передать им, что если они направят в Санкт-Петербург законного претендента на кашгарский трон, тот прибудет обратно во главе обученной русскими армии и вернет все земли, принадлежавшие его предшественникам. Правдой это было или нет, но Муркрофт видел, что местное население ликовало при известии о благорасположении к ним царя. Ясно было, что Рафаилов — противник весьма серьезный. Его знание людей и местных языков, не говоря уже об уме и предприимчивости, превосходно служило выполнению порученной ему — по мнению Муркрофта — задачи: «Распространить влияние России до границ с британской Индией» и по пути произвести политическую и географическую разведку территорий.


- Северная Индия, в которой богатства
(с) petr lovigin
prophotos-ru.livejournal.com/1077800.html

Муркрофт был убежден, что судьба Северной Индии сейчас находится в их руках. Если лукавому пришельцу ничто не помешает, ему оставалась всего пара недель пути, так что Муркрофт со спутниками возбужденно ждали его прибытия. Но не дождались. Точно неизвестно, при каких обстоятельствах погиб царский посланник. Он просто исчез где-то на высоких перевалах Каракорума, и его останки присоединились к тысячам скелетов людей и животных, разбросанных вдоль того, что позднее один путешественник назвал «viadolorosa» («дорогой скорби».— Пер.). Муркрофт мало что сообщает на этот счет, разве что смерть его соперника стала «страшной неожиданностью».

Его биограф доктор Гарри Олдер, видимо, единственный человек, тщательно просмотревший все бумаги Муркрофта, нашел в них указание на то, что осиротевший малолетний сын его противника был им обеспечен и получил надлежащее образование, хотя это все, что нам известно. До тех пор, пока западным исследователям не станут доступны русские секретные архивы того периода, истинная правда о Рафаилове наверняка не выйдет на свет божий.
Если бы Рафаилов прожил еще несколько лет, то, как пишет Муркрофт в письме другу, «он смог бы реализовать такие сценарии, от которых содрогнулись бы многие кабинеты Европы».

Пытаясь опередить противника, Муркрофт решил заключить договор с Ладаком от имени "английских купцов". Связь с его начальниками в Калькутте была столь опасна, что ждать было более нельзя.

Коварный Ранжит Сингх наносит удар...Он был убежден, что таким мастерским ударом открыл бы рынки Центральной Азии для земляков-производителей, все еще страдавших от экономических потрясений, вызванных наполеоновскими войнами. Однако шефы его энтузиазма не разделяли. Они не только не были убеждены насчет планов России в Центральной Азии, не говоря уж об Индии, но и самым тщательным образом старались избегать всего, что могло бы задеть правителя Пенджаба Ранжит Сингха, которого считали самым ценным другом и соседом. И меньше всего им хотелось заполучить в качестве противника его и мощную, хорошо обученную армию сикхов. В Калькутте не было секретом, что после захвата Кашмира Ранжит Сингх ревниво полагал Ладак своей подконтрольной территорией.
Однако было слишком поздно предупреждать его об этом договоре. Муркрофт уже написал ему, что Ладак — независимое государство, в чьи дела не стоит вмешиваться, и добавил, что его правитель мечтает о британском покровительстве. Ранжиту поспешили направить уничижительные извинения за проступок Муркрофта вместе с полным отказом от договора, но, видимо, они слишком запоздали, чтобы спасти Муркрофта от ярости Сингха (не говоря уж о ярости шефов Муркрофта, которые все еще продолжали иметь с ним дело). Вскоре после этого началась серия таинственных покушений на жизнь Муркрофта и двоих его спутников.
Первое из покушений было совершено неизвестным, выстрелившим поздно вечером через окно в работавшего за столом Джорджа Требека и лишь немного промахнувшимся. Видимо, убийца по ошибке принял его за Муркрофта, который часами просиживал за своим складным столиком, составляя отчеты и заполняя дневник. Потом последовали еще два покушения на Муркрофта; одного из ночных убийц он застрелил. Потерпев неудачу, убийцы сменили тактику. Вскоре Муркрофт и его спутники почувствовали странные боли, которые приписали одному из видов лихорадки. Но если они пошли против Ранжит Сингха (не говоря уж о тех местных купцах, монополии которых они угрожали), то среди жителей Ладака они успели завести друзей, которые прекрасно понимали, что происходит. Однажды ночью, когда Муркрофт ломал голову над причиной их непонятной болезни, его посетили два странных человека, укрывших лица, чтобы их не опознали. Жестами те недвусмысленно дали понять, что его и спутников отравили. После того как они выпили предложенный подозрительного вида отвар, головные боли и ломота в суставах неожиданно прекратились. Как ни странно, то же самое произошло и с покушениями.

Разъярённые самоуправствами своего коновода, командиры во-первых, уволили его и решили довольствия, а во-вторых приказали возвращаться в Калькутту. Второе письмо его уже не застало.

...Человек, менее настойчивый, чем Муркрофт, разочаровался бы и сдался. В конце концов он мог просто вернуться в Лондон и продолжить карьеру преуспевающего ветеринара. Но он не забыл про лошадей, которых он так долго стремился найти. Если проход в Бухару через китайский Туркестан оказался закрыт, в конце концов можно было попытаться пройти более опасной дорогой через Афганистан. Муркрофт не понимал, что долгие месяцы, проведенные в Ладаке в попытках договориться с китайцами о проходе через горы, почти с самого начала были бесполезной тратой времени.
Ловкий Рафаилов, которого Муркрофт так ценил, прежде чем отправиться в свое собственное трагическое путешествие через перевалы, ухитрился влить яд сомнения в умы китайских сановников и восстановить их против Муркрофта и его отряда.

Провести слабо вооруженный караван, груженный ценными товарами, про который ходили слухи, что он везет золото, и в лучшие времена было предприятием весьма рискованным. Попытка осуществить это в тот момент, когда страна была охвачена анархией и балансировала на грани гражданской войны, требовала храбрости или, быть может, глупости высшего порядка. Перспективы того, что они смогут добраться до реки Оксус, сохранив в неприкосновенности свои жизни и товары, представлялись ничтожными.

Правда, благодаря ветеринарному искусству Муркрофта, очень нужному в стране, где выживание людей почти полностью зависело от домашних животных, им удалось приобрести множество друзей. Жестокость афганского лета стала суровым испытанием для всех, включая даже собак, две из которых погибли от солнечного удара. Жара, как отмечал Муркрофт, «была такой, словно дуло из кузнечного горна». Как всегда во время своих путешествий, он делал обширные записи о людях и топографии, диких животных и домашнем скоте, сельском хозяйстве и древних памятниках.



В великом буддистском храме Бамиана, где участники экспедиции оказались первыми побывавшими там европейцами, они с благоговением взирали на две колоссальные фигуры, вырезанные в крутом откосе. Высоту большей из них они оценили в 150 футов, недооценив ее приблизительно на 30 футов. Углем они написали свои имена на стене одной из пещер, и полтора столетия спустя фамилия Муркрофта там все еще читалась.

***

Пять дней спустя после переправы через Оксус экспедиция достигла города Карши, второго по величине в Бухарском ханстве. Губернатором там был 16-летний принц Тора Бахадар, второй сын эмира. Чтобы добраться до его дворца, дабы засвидетельствовать свое почтение, им пришлось преодолеть реки грязи, под которыми скрывались невидимые снаружи, похожие на пещеры ямы, провалившись в которые, человек мог мгновенно исчезнуть. Короткая аудиенция у юного губернатора прошла, как отмечал Муркрофт, в сердечной обстановке «и предвещала хороший прием в Бухаре». Он не знал, что под очаровательными манерами подростка и «постоянной улыбкой» скрывалось безжалостное честолюбие и дьявольский характер. Принц не только убил своего старшего брата и после смерти их отца захватил трон в Бухаре, но позднее он же бросил двух английских офицеров в кишащую крысами яму, перед тем как обезглавить их на площади у своего дворца.


Между тем: таинственный Эверсманн и ужасная эротика БухарыЭверсманн. Этот таинственный персонаж, о котором мало что известно, взялся за работу, собирая информацию, простиравшуюся от военных вопросов до сексуальных наклонностей жителей Бухары. Позднее он писал: «Если бы меня не сдерживал стыд, я мог бы собрать невероятные факты». Видимо, в Бухаре творились вещи, которые были запрещены «даже в Константинополе». Как рассказывает Эверсманн, люди не имели понятия об «утонченных чувствах», но думали только о сексуальных удовольствиях. Не помогали и жестокие кары, настигавшие тех, кто был схвачен при удовлетворении своих «чудовищных и преступных желаний». Сам эмир тоже не составлял исключения. Как сообщал доктор, в городе, где практиковались «все ужасы и мерзости Содома и Гоморры», он, в дополнение к своему гарему, наслаждался услугами «тридцати или сорока развращенных существ».
Маскировка Эверсманна, точные детали которой неизвестны, видимо, оказалась исключительно убедительной, так как даже тайная полиция эмира, повсюду имевшая своих информаторов, за его трехмесячное пребывание в Бухаре ничего не заметила.

Муркрофт добрался до городаВо время собственного пребывания в Бухаре, где его радушно принял эмир, Муркрофт сделал еще два неприятных открытия. Одним стало то, что на базарах предпочитают товары русского производства, даже если они хуже по качеству тех, которые он со спутниками привезли в Бухару, преодолев столько трудностей и опасностей. Не менее обескураживающим было и другое открытие — что быстроногих и выносливых лошадей, о которых он столько мечтал, в стране эмира больше нет.
Вконец удрученный этой последней неудачей, Муркрофт решил вернуться домой до того, как перевалы в Северную Индию в связи с наступлением зимы занесет снегом. Прихватив с собой тех немногих лошадей, которых удалось заполучить, он со спутниками двинулись обратно по той же дороге, которой пришли. Однако, уже форсировав Оксус, Муркрофт решил предпринять еще одну, последнюю попытку купить лошадей в отдаленной деревушке, расположенной в пустыне на юго-западе. По слухам, там их еще можно было найти. Оставив Требека и Гутри в Балхе, с горсткой людей он отправился в путь. Больше его никогда не видели.
* * *
Судьбу Муркрофта и его спутников всегда окружала тайна. Официально он умер от лихорадки где-то около 27 августа 1825 года. Ему было под 60, по индийским стандартам он был стариком, который несколько месяцев жаловался на боли в сердце. Его тело, слишком разложившееся, чтобы установить причину смерти, вскоре было доставлено обратно в Балх его людьми и похоронено там. Через некоторое время умер Гутри, вскоре за ним последовал и Требек, обе смерти внешне выглядели вызванными естественными причинами. Однако скончался и переводчик экспедиции, долго проработавший с Муркрофтом. Этого было уже слишком для простого совпадения, и вскоре по Индии начали циркулировать слухи, что их убили, вероятнее всего, отравили русские агенты. Другая версия, гораздо менее сенсационная, состояла в том, что их убили, чтобы завладеть их имуществом. С точки зрения биографа Муркрофта доктора Олдера, он почти наверняка скончался от какой-то лихорадки; возможно, его воля к жизни была окончательно сломлена открытием, что в кишлаке, с которым он связывал свои последние надежды, не оказалось лошадей той породы, которую он так долго разыскивал.

Однако если начальство Муркрофта при жизни не удостаивало его вниманием и только смерть спасла его от унижений и официального осуждения, то посмертно это было более чем компенсировано. Сегодня он в большом почете у географов за огромный вклад в исследование региона, сделанный в ходе бесконечных поисков лошадей. Многие считают его отцом исследований Гималаев. Никого особенно не огорчают его неудачи в поиске лошадей или в открытии Бухары для британской торговли, даже если те так много значили для самого Муркрофта.

Видимо, самое главное оправдание Муркрофта — в местонахождении его одинокой могилы, которую последний раз видел в 1832 году следовавший по его пути на север в Бухару Александр Бернс, его земляк и тоже участник Игры. С большим трудом он отыскал ее при лунном свете в окрестностях города Балха, ничем не отмеченную и полускрытую глинобитной стеной. Его измученным спутникам как неверным не разрешили похоронить беднягу в городской черте. Поэтому Муркрофт лежит недалеко от того места, где спустя более полутора веков советские войска и тяжелая техника двигались через реку Оксус на юг, направляясь в Афганистан. Он не мог бы рассчитывать на лучшую эпитафию.